1.Название: Почему?
2.Автор: Sonya_tyan (Kyuzo on ficbook/Ao3)
3. Имя беты: нет
4. Рейтинг: G
5. Вид/Категория: Джен
6. Жанр: Ангст, драма
7. Персонажи: Все самураи.
8. Предупреждения: AU
9. Саммари: Истории из прошлого самураев о том, почему они стали именно такими, какими мы их знаем.
10. Дискламер: ни на что не претендую.

1. Почему ты молчишь?

Нахмурив светлые маленькие детские бровки, Кюдзо сидел напротив пожилого мужчины. Тот с легкой ухмылкой смотрел на ребенка, и, заметив на себе пристальный взгляд, Кюдзо занервничал. Он, потупившись, смотрел в пол, в то время как улыбка старого самурая расползалась всё шире и шире. Его лицо покрывала щетина, кожа была неровной от многочисленных шрамов, а правого глаза не было, его место закрывала серая повязка. Этот человек, старый друг учителя Кюдзо, взялся тренировать семилетнего мальчика, пока его учитель был в отъезде. Он уже слышал о том, что учитель возлагает на этого мальчишку большие надежды, поэтому он с особым вниманием следил за ним уже который месяц. И сейчас он позвал Кюдзо в свою комнату и решил побеседовать с ребенком, но тот решительно не собирался ему отвечать.

      - Почему ты молчишь, Кюдзо? – спросил он, но в ответ – лишь молчание. – Ты чего-то боишься? – Кюдзо отрицательно замотал головой. – Может, тебе не понятен вопрос? Или ты немой? Я уже не знаю, что и думать! – захохотал он. – Ответь, прояви уважение.
Не зная, куда деть глаза, мальчик рассматривал свои бледные, тонкие пальчики, и его губы слегка дрогнули.
      - ...нельзя.
      - Отчего же нельзя? Я позволяю, говори, я слушаю. Это учитель тебя заставляет молчать? - Кюдзо снова замотал головой в стороны. - Тогда кто?
      - Я... сам это понял.
Взгляд вишневых глаз равнодушно скользнул по деревянному полу.
      - И почему же ты так решил?
Ребенок глубоко вдохнул, будто бы набираясь сил перед безмерно сложным заданием.
      - Чем меньше я скажу, тем будет лучше. Лучше когда меня не замечают.
      - Но как же так? Без слов никто не сможет понять твоих чувств.
      - Я не должен показывать эмоций. Эмоции - это проявление слабости. – повторил Кюдзо заученную фразу. Мужчина удивленно вскинул брови.
      - Разве не плачешь, когда тебе больно?
      - Нет.
      - И не кричишь, не зовешь на помощь?
      - Нет.
      - И что же ты делаешь?
      - Ничего не делаю, – тихо, совершенно бесцветно сказал мальчик.
      - Но ведь так нельзя! Ты держишь злость и обиду в себе, и когда-то они заполнят тебя, ты не сможешь так жить вечно. - Кюдзо осторожно поднял глаза на собеседника, и тот ухмыльнулся. – Я знаю верный способ, как дать себе разрядку. Тебе нужно закричать, но не просто кричать, а так, чтобы вся твоя боль вышла через этот крик, – мужчина поставил между собой и мальчиком горящую свечу, а затем схватил Кюдзо за запястье. В испуге он попытался отдернуть руку, но тот и не думал отпускать.       – Слушай меня, сейчас будет больно, и некоторое время тебе придется терпеть, но когда я скажу, ты должен будешь закричать изо всех сил, ясно? – Кюдзо, широко открыв глаза, смотрел на дрожащий огонек и коротко кивнул. Самурай поднес руку мальчика к огню, ребенок зажмурился от боли, и спустя долгие секунды мужчина сказал:
      - Кричи!

      Громкий, переходящий в хрип крик разнесся по старому додзё. Кюдзо отчаянно кричал, уже не из-за ожога, а от прошлых переживаний, от мучений, страхов и боли минувших лет. Когда он выдохся, он упал на пол и, пытаясь отдышаться, блаженно закрыл глаза. Ему стало так легко, так хорошо, как не было еще никогда.
      - Теперь ты можешь продолжать молчать, все так же носить свою маску безразличия, но зато сможешь иногда избавляться от боли и груза твоих воспоминаний. Запомни этот урок и иногда в одиночестве позволяй себе побыть собой.

2. Почему ты беззаботен?

Сегодня уже мой девятый день рождения, и именно сегодня я решил больше не унывать. А может и не сегодня, но точно в конце весны. Я долго гулял по причалу. Море - это моя страсть, крики чаек в небе – лучшая песня для меня, хотя бренчание сямисена тоже неплохо. Ветер здесь лохматит волосы, дует в глаза, заставляя щуриться, а для меня все равно нет ничего дороже. Рядом – рыбацкие лачуги, в одной из них я и рос последние три года, весь в грязи, воняющий рыбой и с налипшей чешуей на локтях.

      Как я попал сюда? Не очень хорошо помню. Помню огромный корабль со скрипящими мачтами, помню отца – такого же светловолосого и голубоглазого, только еще с густыми усами. Мы несколько месяцев плыли по океану, пока не доплыли до этой страны. А тут столкнулись с пиратами. Я сразу спрятался в одном из ящиков, мне было жутко страшно, а когда я вылез из своего укрытия, никого живого на палубе уже не было, у отца – стремительно расползающееся пятно крови на груди. Я думал, что он скажет мне еще хоть что-то, что мне делать дальше, как быть… не сказал. Корабль охватывало пламя, я прыгнул в воду и поплыл к берегу, глотая слезы. Здесь мне много чего пришлось вынести – и голод, и нищету, не понимал ни слова, но потом стал помогать рыбакам, языку выучился, даже имя мне новое дали… Ситиродзи. Такое же простое и острое, как крюк на удочке. А какое у меня до этого было? И не помню уже.

      А собственно, почему я решил стать беззаботным? Да потому что все, что могло случиться, со мной уже случилось, и терять мне нечего. Нет у меня никого, здесь я для всех всегда буду чужаком, беловолосым парнем с торчащими волосами, в любом случае меня будут осуждать, так почему бы и не пожить в свое удовольствие? Как стану старше, уйду в город, во что бы то ни стало попаду в армию, и пусть хоть кто-нибудь посмеет согнать с моего лица снисходительную ухмылку.

3. Почему ты улыбаешься?

- Эй, это вы самурай, который дрова рубит?
Солнце уже клонилось к горизонту, поэтому все вокруг было окрашено в теплые оранжевые тона, а воздух был все еще горячий и пыльный. Улицы города понемногу затихали, из чайной доносился приятный запах свежей выпечки. Хейхати, поставив глиняную чашку с чаем на стол, обернулся. За его спиной стояла невысокая девушка, еще совсем юная, бедно одетая, смуглая, с колючими черными глазами.
      - Неужели расползлась обо мне слава? – ответил он после некоторого молчания и лучезарно улыбнулся. – Меня зовут Хейхати, и, не смотря на то, что меня называют самураем, я рублю своим мечом дрова, пусть это и может показаться кому-то оскорблением чести. Не взыщите за неказистость!
      - Мне все равно. Я пришла просить помощи, нужно нарубить дров к осени, одна не справлюсь. Платить мне вам нечем, но накормлю рыбой с рисом.
Короткие, будто бы заранее заготовленные фразы. Хейхати почесал затылок.
      - Не могу отказать в просьбе о помощи, да и поужинать тоже хочется.
Они вышли из чайной и двинулись к окраине города. Девушка шла впереди, Хейхати пытался идти с ней рядом, но она прятала глаза и старалась обогнать его, поэтому он принял ее условия игры и послушно шел следом. Даже со спины весь ее образ показывал нервозность, а ее тонкие руки в мозолях, сцепленные за спиной, то расслаблялись, то судорожно впивались друг в друга. Голову она напряженно вжимала в плечи и смотрела в пол, отчего иногда сталкивалась с прохожими. Хейхати с непониманием поглядывал на нее, но заговорить не пытался, потому что испытывал сейчас к ней непонятное чувство жалости. Вскоре они дошли до маленького дома, город тут уже постепенно редел, поэтому и остальные дома были больше похожи на сельские постройки. Не объяснив ничего, девушка проводила его на задний двор, где были свалены в кучу недавно привезенные поленья.
      - Что ж, приступаю к работе! – с улыбкой сказал самурай. Девушка кивнула, однако уходить она не торопилась. Внимательно и по-прежнему нервозно она наблюдала за Хейхати, который умело орудовал катаной, а горка порубленных дров стремительно увеличивалась. Когда половина работы была сделана, он вытер пот со лба и стал снимать рубашку, чтобы немного остыть. Увидев это, девушка смутилась и тут же ушла в дом.
      Прошло еще полчаса, и все дрова были порублены. Надев рубашку, Хейхати постучал в дверь дома.
      - Кто тут есть, я закончил!
В дверях показалась девушка и жестом пригласила его войти.
      Внутри дом показался ему еще меньше, чем снаружи. В центре комнаты на низком столике стояла пиала с рисом и маленьким кусочком вареной рыбы, Хейхати сел за стол и приступил к ужину, девушка устроилась рядом с чашкой чая, по-прежнему сохраняя молчание.
      - Как тебя зовут? – спросил он наконец, не выдержав гнетущей тишины.
      - Хана.
      - Одна здесь живешь?
      - С мамой.
Только сейчас Хейхати заметил, что из соседней комнаты виднелся край футона с лежащим на нем человеком.
      - Сама ухаживаешь за ней?
      - Да. – Ответила она, опустив глаза.
      - Наверное тяжело вам приходится, - мягко сказал самурай, - а где отец?
      - Не вернулся с войны.
      - Да уж, - не нашел что сказать он, - а на жизнь денег хватает?
      - Я работаю днем, в целом справляемся.
Девушка встала из-за стола, подошла к углу комнаты, где висел какой-то старый снимок, и нервно провела по волосам рукой. На улице подул сильный ветер и ворвался в дом через окно, в котором не было стекла, а сломанные ставни жалко скрипнули.
      - Знаешь, Хана, я приду завтра, починю вам ставни на окнах, осень все-таки скоро. – Сказал вдруг Хейхати тоном, не терпящим возражений. Девушка обернулась и удивленно посмотрела на него.

      Когда на следующий день работа со ставнями была закончена, Хейхати снова сидел за столом, на котором стояла полная миска риса, однако рыбы больше не было. Хана сидела в углу, нервно покусывая губы и нахмурив брови.
      - Что с твоей мамой? – прозвучал вопрос Хейхати в тишине.
      - Она всегда была слаба здоровьем. А с тех пор как… с тех пор как узнала о смерти отца, больше не встает с постели.
      - И давно?
      - Уже пять лет.
      - А сколько тебе лет?
      - Зачем это вам? – недовольно посмотрела на него Хана.
      - Не слишком ли ты молода для таких тягостей жизни?
      - Я не выбирала свою жизнь, - ответила она злобно, - мне не у кого просить помощи, если вы об этом. Родственникам нет до нас дела.
Послышался гром, начался дождь. На пол тут же начали набегать лужи воды, просачивающейся через дырявую крышу.
      - Кажется, крышу бы тоже не помешало починить. – Дружелюбно улыбнулся самурай.
      - Вам не обязательно делать это.
      - Знаю, но мне хочется. И угощать ужином меня тоже не обязательно. – Он надел свои очки и выбежал под ливень.

      На следующий день он запасся всем необходимым для ремонта крыши и к вечеру направился к дому Ханы. Весь день он только и думал о том, когда же уже наступит вечер. Он не привык обманывать себя, поэтому отдавал себе отчет в том, что она ему симпатична, что если бы вдруг они стали жить вместе, он мог бы помогать ей во многом, и что вряд ли она откажется от его внимания, настолько в бедствующем положении она сейчас оказалась. Эта девушка чем-то цепляла его, хоть и была довольно груба, но, скорее всего, это последствия всех трудностей, выпавших на ее долю. Назвать красавицей ее он тоже не мог, но почему-то чувствовал, что она весьма честная и порядочная, а сильный характер добавлял уважения. Единственное его беспокоило, не слишком ли она еще молодая, впрочем, нужно было как-то узнать об этом у нее. С этими мыслями Хейхати хотел было зайти в цветочную лавку, чтобы купить ей скромный букет, но быстро передумал и купил к обеду суши.
      Работа над крышей затянулась до самой ночи. Хана помогала ему чем могла, и он удивлялся ее силе и выносливости. Когда она передавала ему молоток, на секунду их руки соприкоснулись, и Хейхати почувствовал, как что-то знакомо вздрогнуло в его груди. Девушка же, наоборот, с некоторым недовольством отдернула руку и продолжила работу.
      Когда с крышей было покончено, а на улице совсем стемнело, они приступили к позднему ужину. Хана была приятно удивлена купленными суши, однако реагировала сдержанно. За ужином она по-прежнему много молчала, и ему никак не удавалось её разговорить.
      - Твой отец ведь был военным? В какой армии он воевал?
      - Он был капитаном в… - она вдруг запнулась и замолчала. – А впрочем, не все ли равно?
      - Я думал, может что-то знаю о нем, я ведь тоже воевал на последней войне.
      - Эта война забрала у нас всё, больше незачем вспоминать о ней.
Рядом со столом горела свеча. Ее теплый свет озарял лицо Ханы, и сейчас она показалась Хейхати вполне красивой. Ему вдруг захотелось признаться ей в своей симпатии, но что-то его остановило.
      - Вы можете остаться тут на ночь, уже поздно. – В темноте её голос зазвучал будто бы интригующе, и его пробрала дрожь. – Я расстелю вам футон.

      Хана погасила свечу, теперь комнату освещал лишь лунный свет, попадавший в окно. Хейхати лежал на приготовленном для него футоне и напряженно прислушивался к дыханию девушки, лежавшей неподалеку, ближе к окну. При лунном свете её волосы казались немного сероватыми. Было ли приглашение остаться на ночь намеком на близость, ему понять не удавалось, по крайней мере виду Хана не подавала. Через какое-то время, немного задремав, он сквозь пелену сна услышал её приближающиеся тихие шаги. Слегка улыбнувшись, он приоткрыл глаза и вдруг почувствовал на шее холод лезвия клинка.
      Он резко оттолкнул ее руку, а затем и ее саму. Хана отлетела в угол комнаты, но быстро вскочила и снова кинулась на него. Ей удалось поранить его шею, но крови было немного, похоже, если бы он замешкался еще хоть на долю секунды, рана была бы смертельной. В руке у девушки блестел короткий клинок, глаза горели от злости, но в них стояли слезы. Она попыталась сбить его с ног, но в итоге упала вместе с Хейхати, и они, сцепившись, покатились по полу, борясь за оружие. Самурай был намного сильнее, но ей все же удалось оцарапать ему щеку, а когда он смог отнять у нее клинок, Хана вцепилась зубами ему в руку и прокусила ее до крови.
      - Что происходит, Хана, в чем дело? – спросил он как можно строже, но в его голосе было больше разочарования. Он прижал девушку к полу, усевшись сверху, и теперь смотрел на нее, лохматую, перепачканную его кровью, запыхавшуюся и в слезах. Она все еще не могла успокоиться, поэтому только шумно дышала и всхлипывала, но наконец заговорила.
      - Я знала, кто вы, и все про вас знаю… вы… Хейхати Хаясида. Я вас специально нашла, специально заманила в этот дом, хотела убить еще тогда, но побоялась, что не смогу…
      - Что я сделал тебе? Откуда знаешь меня, говори!
      - Я узнала вашу тайну и не могла с этим жить. Вас убить было моей целью столько лет, но я так слаба, так по-прежнему слаба, - она снова заплакала, - что решилась лишь сейчас. Вы ведь… из-за вашего предательства погиб мой отец.

      Накануне перед последним сражением солдаты обедали вместе. Хейхати почему-то было радостно, у него были хорошие предчувствия, да и все солдаты чувствовали скорое возвращение домой. Рядом с ним сидел капитан и рассказывал истории из жизни.
      - Это моя дочурка, Хана, - он достал из кармана плаща истрепанную фотографию, на которой была запечатлена девчушка-подросток, однако снимок был настолько затертым, что лица было не разглядеть, - когда она родилась, в нашем саду распустились огромные белые лилии. Поэтому мы с женой и решили назвать ее Хана – цветок… Я так скучаю по ним, Господи, только бы вернуться к ним поскорее, только бы с ними все было хорошо…

      Воспоминание померкло. Хейхати по-прежнему нависал над девушкой, которая уже прекратила попытки напасть на него.
      - Ты не знаешь, как там все было, эта война, это… был самый страшный день в моей жизни. Я не мог поступить иначе, думаешь я хотел зла всем этим людям?
      - Прекратите оправдываться! Вы должны были умереть, как герой, а вы убили их всех! – её голос сорвался на шепот. – Я лишь хотела убедиться за эти дни, что вы правда злодей, что достойны смерти, но вы вроде и не совсем плохой человек, но я просто не понимаю, почему так, я ведь так хочу сердиться на вас сейчас, хочу отомстить вам… почему вы все время улыбаетесь? Неужели вам не стыдно, не противно быть собой?
Хейхати закрыл глаза. В горле стоял ком, но он выдавил из себя улыбку.
      - Это сложно понять. Все произошедшее тогда, это мое бремя, которое я должен нести, улыбаясь и превозмогая боль. Это мое наказание мне самому. Эти страдания только и наполняют меня теперь. – Он отпустил ее руки и отошел. – Если ты хочешь убить меня, то сделай это, я приму твое решение. Но только знай, что даже смерти я теперь не достоин.
Хана села и безвольно опустила руки. Кинжал лежал рядом, но к нему она не потянулась. Взгляд ее потух.
      - Уходите. – Только и сказала она.
Больше Хейхати никогда ее не видел.

4. Почему ты рискуешь?

Старик жил один в ветхом доме, который изнутри был больше похож на склад ненужных сломанных вещей. Он всегда был рад гостям, вот только взрослые его не жаловали, зато дети обожали слушать его истории. Он был толстый, с длинной седой бородой, от него всегда чувствовался терпкий запах пота и алкоголя, а голос был надломленный, с хрипотцой. Никто не знал, откуда он и чем занимался раньше, как и не знали его имени, а он всегда представлялся по-разному, поэтому все его так и называли – Старик. Кто-то говорил, что он был богатым чиновником, но потерял свою семью и сошел с ума, кто-то – что он был раньше прославленным самураем, проигравшим все свое состояние, а кто-то считал его вором, теперь проживающим украденные когда-то давно деньги.
      Большую часть дня Старик играл с детьми на улице, а вечерами просиживал в распивочных, где часто устраивал пьяные драки. Соседи с недовольством следили из окон за тем, как поздно ночью он возвращался домой с бутылкой в руке, распевая песни. Родители запрещали детям общаться со Стариком, но удержать их было нельзя, ведь он всегда был щедр на сказки и подарки, будь то забавная вещица из его дома или конфета.
      Как всегда этим утром толпа ребятишек поджидала Старика возле его двери, и как только он появился, они с криками кинулись на него, повиснув у рослого Старика на руках и ногах. Горобей тоже помахал Старику с улыбкой, однако заметил в этот раз в нем разительную перемену – лицо Старика было искажено болью, а взгляд был затуманен. Другие дети тоже почувствовали его настроение и притихли, тогда он обратился ко всем.
      - Ребята, я должен кое-что вам сказать. Я много историй из своей жизни вам рассказал, и все они были пусть приукрашенной, но правдой. Я прожил долгую жизнь, много путешествовал, много любил, много воевал, много раз бывал на краю гибели. Но был у меня дар, а может и проклятье – глядя в глаза товарища, я всегда чувствовал, близка ли его гибель. Вся жизнь наша – это дорога, но у нее много развилок, и каждая ведет нас к смерти, но иногда мы проходим со смертью совсем рядом, иногда обходим ее стороной, а иногда приходим в тупик. И вот сегодня утром я проснулся, взглянул в зеркало и увидел в нем глаза мертвеца. Конец мой пришел, дети! И он совсем близко! Поэтому я сегодня же ухожу из города. Прощайте, мои родные!
Дети зашумели, кто-то заплакал, многие недовольно кричали, а другие приняли это все это за очередную шутку Старика. Горобей, будучи самым старшим из ребят – ему только что исполнилось 10 лет, решил разобраться со всем, поэтому протиснулся ближе к Старику и потянул его за бороду.
      - Старик, прекрати над нами шутить! Провидца из себя решил изображать? Из-за тебя малыши расплакались.
      - Малыш Горо, если не веришь, то посмотри внимательнее, - Старик поднял мальчишку, как котенка, и посмотрел ему в глаза, - неужели не видишь во мне смерть? - Горобей пристально смотрел в серые глаза Старика, зрачки в них были маленькие от яркого солнца, как крошечные черные точки, веки были красные и отечные, сосуды на склерах полопались, а взгляд выражал неведомую ранее мальчику пустоту. Горо стало жутко, но он никак не мог оторваться от этого взгляда мертвеца. – О, солнечное дитя, зато у тебя я вижу впереди долгую жизнь! Ты много будешь играть с судьбой, но смерть тебя будет бояться, и умрешь ты не старым, но волосы твои уже тронет седина, а бороться ты будешь за благое дело.
      - О чем ты говоришь, Старик?.. – совсем сконфузился мальчик.
      - Постойте все здесь, я сейчас вернусь, - Старик зашел обратно в свой дом, а затем вышел из него с луком, стрелой и яблоком в руках. От него теперь еще сильнее запахло алкоголем. – Итак, все вы знаете этот трюк, когда яблоко сшибают с головы человека стрелой! Ну что, сыграем со смертью? – спросил он Горобея, - рискуют лишь те, кому есть что терять, а у кого нет ничего, кроме жизни – просто играют.
Мальчик поймал брошенное ему яблоко. Горо был всегда известным хулиганом во дворе, к тому же ему не хотелось прослыть трусом среди малышни. Разговоры о судьбе показались ему глупыми, но он все же подошел к ближайшему дереву, вытянулся вдоль его ствола и поставил яблоко себе на макушку. Ребята обступили Старика и Горобея по кругу и загалдели. Старик натянул тетиву и прицелился. Горобей почувствовал, что его бросило в пот – он следил за каждым движением Старика, руки которого сильного тряслись то ли от алкоголя, то ли от помутившегося внезапно рассудка. Он долго не отпускал стрелу, и в какой-то момент Горобей понял, что он целится не в яблоко. Старик целился ему в голову.
      В тот момент что-то вспыхнуло в его разуме, был ли это перст судьбы, о которой говорил Старик? Мальчик вдруг увидел тысячи дорог, которыми люди идут в своей жизни, множество выборов, которые ведут их в неизвестность. Разве не игра все это? Это ведь и есть свобода, делать свой ход каждый раз, стоя на волоске от гибели, подтверждать каждый раз тем самым свое право на существование. Непонятно откуда он догадался, что от стрелы он уже увернуться не успеет, понял, что перехватывать стрелу начать нужно еще до того, как она вылетит, иначе не успеешь, и что есть только один верный миг, когда ты должен почувствовать, что стрелок готов ее выпустить. Все произошло за долю секунды – Горобей держал в руке стрелу, которая все же успела впиться ему между бровей. Кровь заливала ему глаза, но он был жив, наконечник стрелы приятно холодил лоб. Мальчик был абсолютно счастлив.
      Следующим утром Горобей сидел дома за столом, пока мама рядом хлопотала с завтраком. Отец сильно отругал его за ранку на лбу, и хоть мальчик оправдывался, что просто упал, его наказали за непослушание.
      - Дорогой, - обратилась мама к отцу, - ты уже слышал про Старика? – отец кивнул, а мама посмотрела на Горобея, - вчера его нашли на окраине города. Не представляю, как такое могло случиться, его растерзали волки. Говорят, при нем было много вещей, похоже, он собирался куда-то надолго. Он разжег костер, когда был уже рядом с пустыней, и жарил мясо. Наверное, волков привлек его запах. Вы ведь с ребятами дружили со Стариком? Так жаль. Странно, почему волки не побоялись костра, да и к городу они обычно не походят близко…
      - От судьбы не уйдешь. – Сказал тихо мальчик.
Родители удивленно посмотрели на Горо.

5. Почему ты самурай?

Его нашли в лесу, ближе к закату. Он лежал под деревом, свернувшись в калачик, была поздняя осень, поэтому в это время дня на улице уже было достаточно прохладно. Две крестьянки, искавшие в лесу хворост, не сразу заметили маленького мальчика, укрывшегося ветками и мхом, из-под укрытия торчали только рыжие волосы и бледное личико. Он крепко спал.
      Первым делом его отвели к старейшине. Старик долго рассматривал мальчишку, которому на вид было года два, он уже уверенно ходил, но говорить не мог, хоть и всем своим видом показывал дружелюбие и ничуть не боялся окружавших его незнакомых людей. Одежда на нем была старая и грязная, в волосы вплелись ветки и опавшие листья, комья грязи налипли на лицо. Старейшина велел принести ведро воды, и женщины тщательно отмыли ребенка, отыскали ему скромную одежду. Когда вокруг домика старейшины собралась вся деревня, он вывел мальчика на порог и рассказал о нем крестьянам. Все смотрели на него с любопытством и недоумением – случалось, что в лес выбрасывали нежеланных младенцев, которых не могли прокормить, но почему в лесу оказался двухгодовалый мальчишка? К вечеру созвали совет, на котором, после нескольких часов раздумий, решили оставить ребенка в деревне. Не нашлось человека, который мог бы в полной мере взять над ним опеку: в то время год выдался неурожайный, запасов было у всех мало, поэтому растить его стали вместе, всей деревней. Жить он стал вместе со старым лекарем, нашлось даже свободное помещение в сарае, где было тепло и лежал сухой настил из сена. Мальчика решили назвать Кикутиё.
      Дети приняли Кикутиё радушно, он часто бегал с ребятами по двору и озорничал. Вскоре он научился говорить и рос шумным и веселым ребенком. Но ловкостью и силой он не славился – во время игр с малышней он стал заметно отставать. Лекарь долго вслушивался в стук сердца мальчика, приложив ухо к его худенькому телу, и объявил – сердце у Кикутиё совсем больное, и вряд ли его ждет долгая жизнь. Возможно, именно поэтому его родители отказались от него и выгнали в лес, осознав, что помощником по хозяйству ему стать не суждено. В деревне все очень огорчились, для каждого он был в какой-то степени сыном, но стали любить его только сильнее и старались скрасить каждый день его жизни.
      Кикутиё обучили всем премудростям крестьянской жизни, он помогал по мере сил во время посева и сбора урожая, участвовал в обрядах, ловил рыбу с детьми, веселился на деревенских праздниках. Жизнь крестьянина проста, и каждый ее миг определяет рисовое поле. Когда утром вставать, когда пора собирать урожай – человек включается в этот бесконечный круговорот, смиренно принимая все прихоти природы, тут хозяин не он, а нечто большее, вечное, человек лишь может прислушиваться к природе, читать смутные знаки, которые она милостиво подает ему, и помогать рождаться рису. Такая жизнь странствующему самураю или избалованному торговцу может показаться скучной, а крестьянский труд - слишком тяжелым, но простому земледельцу она дарит спокойствие. Мальчик стал ценить каждый солнечный день и радоваться дождю, ведь другой жизни он не знал, а все в деревне были для него как семья.
      Время шло, его сверстники уже стали крепкими подростками, а Кикутиё вырос совсем немного. По-прежнему бледный и слабый, он уже не мог играть наравне со всеми, а лишь сидел в углу и наблюдал за друзьями, иногда выкрикивая им вслед, что всем еще покажет, что ему просто не охота соревноваться со слабаками. Его одолевала одышка, губы стали синюшными, а живот по отношению к ручкам и ножкам был большой, как у лягушонка. Лекарь безнадежно качал головой – он не мог ничего сделать, сердце мальчика не справлялось, и все поговаривали шепотом, что дни ребенка сочтены. Сам же он этого не осознавал, возможно, в силу возраста. Но однажды в деревню пришел странствующий доктор, крестьяне обступили его, и вскоре сквозь толпу к нему на руках принесли Кикутиё: ему было совсем трудно дышать, и ходить он уже не мог. После некоторого раздумья доктор достал из своей котомки несколько настоек и пакетиков засушенных трав. Они оказались безумно горькими, однако вскоре дышать стало легче, отеки ушли, и надежда на еще несколько лет счастливой жизни слабо засветилась впереди.
      Когда Кикутиё исполнилось восемнадцать, а его друзья уже начали обзаводиться семьей, он всего себя стал отдавать работе в поле. Другие часто говорили ему, что не стоит перенапрягаться, что он все еще болен и слаб, но Кикутиё хотел отплатить всем этим людям за их доброту хоть чем-то, поэтому только отшучивался. О женитьбе он не задумывался по-настоящему, жизнь его все еще висела на волоске, да и девушки не воспринимали его всерьез, слишком уж по-детски он вел себя, даже дома своего у него было. Иногда он мечтал о семье, жене, даже детях. Но вся эта размеренная жизнь изменилась вмиг, когда в деревню пришли бандиты.
      Это случилось за несколько дней до сбора урожая. На горизонте замаячили металлические тела бандитов, крестьяне в страхе попрятались по домам, лишь старейшина вышел навстречу захватчикам. Их разговор был недолгим, все итак понимали, чего хотели бандиты – соседние деревни уже были подчинены, вот и пришел их черед. На сборе деревни старейшина объявил, что теперь весь рис нужно будет отдавать, оставлять себе придется лишь самый минимум, лишь мешок риса на семью. Прожить на этом всю зиму было почти невозможно. Все подавленно молчали. Когда урожай был собран, рис сложили в мешки, которые мрачной горой были свалены на краю деревни и дожидались там бандитов. Ночью мальчишки устроили тайное собрание в лесу. Кикутиё, пока шел к лесу, весь трясся от злости – почему бандиты забирают все, что было получено таким тяжелым трудом? В чаще леса его уже дожидались деревенские ребята, они приготовили палки и камни, с которыми собирались напасть на бандитов. Понимая безнадежность их затеи, Кикутие предложил другой план: «Мы покажем этим бандитам, как связываться с крестьянами! Я украду у лекаря его настойки, мы пропитаем ими рис и отравим этих негодяев!» План тут же был приведен в действие, из лачуги лекаря были украдены настойки дурмана, которые облегчали страдания больных, пошел в дело и сок аконита – одного из самых опасных растений. Наутро отравленный рис забрали бандиты, в низком поклоне они терпеливо ждали, пока огромные механизмы погрузят добычу и увезут в неизвестность. Кикутиё едва сдерживал улыбку: «Вот они у меня попляшут!»
      А через пару дней бандиты вернулись. Кикутиё плохо помнил, что случилось тогда – он ушел к роднику за водой, а когда вернулся, вся деревня пылала, дом лекаря, рисовые поля, дома крестьян – всё было охвачено огнем, вокруг сновали десятки бандитов, слышались крики женщин, мертвые крестьяне лежали в лужах собственной крови. Кикутиё спасло лишь чудо, никто не заметил его приближения, поэтому он тут же прыгнул в овраг, побросав ведра с водой. На дне оврага тек глубокий, но спокойный ручей, в нем он и пролежал до конца дня, пока бандиты не окончили расправу. Ночью пошел дождь. Кикутиё выглянул из своего укрытия и убедился – от деревни не осталось ничего. На мертвецов он смотреть не стал, на душе было ужасно горько, обидно, хотелось плакать, но он только прошептал: «Ненавижу! Ненавижу! Я еще всем вам покажу!» И пошел против течения по ручью, в чащу леса.
      Он прожил в лесу несколько дней, а может и недель – Кикутиё не считал, да и ему было все равно. К нему приходили смутные воспоминания из детства, когда он тоже блуждал по лесу в поисках еды. Он соорудил себе что-то вроде шалаша из веток, ел грибы, коренья, желуди и орехи, побеги кислицы и гречихи. Без лекарств он совсем ослаб, и когда почувствовал, что ему осталось совсем немного, он двинулся в путь. Он прошел сквозь лес, шел по полям, прошел мимо нескольких выжженных деревень. Когда впереди замаячил хмурый город, похожий на огромный улей, он уже не мог идти, поэтому просто полз по пыльной дороге под обжигающим знойным солнцем. На этом воспоминания его оборвались, а когда он очнулся, увидел перед собой старика, полумрак мастерской, неизвестные инструменты. «Я хочу стать сильным, стать самураем…дайте мне механическое тело» - только и смог прошептать он тогда, и больше никогда не был прежним.

6. Почему ты сражаешься?

Когда уже совсем стемнело, Камбей вышел из дома и направился в сторону леса. Ночь была безоблачная и приятная – в небе висела огромная луна, освещавшая поросшие травой тропинки, в кронах деревьев пели цикады и кружились светлячки. Приготовления к бою в деревне шли полным ходом, возводились укрепления, многие деревья векового леса пали в жертву грядущей битве. Только на несколько часов подготовка стихала, чтобы дать вымотавшимся крестьянам и самураям передохнуть и поспать, а рано утром нужно было снова приниматься за работу. Но даже в эти редкие часы отдыха Камбею не удавалось заснуть, в голове его постоянно всплывали тревожные мысли, обрывки воспоминаний о прошлых сражениях, идеи для тактики боя, но затем тут же рассыпались в пыль.
      Воздух становился холоднее, прибавилось комаров и мошек, и вскоре Камбей вышел к лесному ручью. В темной водной глади отражалась луна, иногда пробегала рябь от легкого ветра. Камбей пошел вверх по течению, где через некоторое время русло стало расширяться, а затем перешло в маленькое чистое озеро. Вдруг у берега он заметил Кюдзо, его светлые волосы четко выделялись на фоне темного леса. Тот тоже заметил Камбея, его рука автоматически прикоснулась к рукояти меча, но, узнав генерала, мечник отвел взгляд и продолжил заниматься своими делами. Камбей подошел ближе. По пояс раздетый, Кюдзо склонился над водой и неспешно смывал с раненной руки запекшуюся кровь. Рядом, на ветвях деревьев, сушился его плащ, видимо, он тоже пропитался кровью.
      - Как твоя рана? – спросил Камбей нерешительно. Ему было неловко тревожить Кюдзо сейчас, к тому же его противник отличался нелюдимым и своеобразным нравом. Кюдзо слегка повернул голову в сторону генерала и коротко кивнул, давая понять, что все в порядке, а затем снова отвернулся. Почему-то Камбей и предполагал, что Кюдзо не захочет нарушать тишину. Удивительно, каким многогранным казалось его молчание – то презрительное, то агрессивное, но сейчас оно было скорее спокойным и даже доверительным. Камбей все еще не сдавался и подыскивал слова. Кюдзо продолжал заниматься омовением злополучной руки, его кожа при свете луны выглядела ослепительно белой, а тело худощавым и гибким, как струна. – Ты защитил Кирару по пути в деревню, хоть она и была настроена против тебя поначалу. Это достойно уважения. – Камбей сделал еще одну попытку завязать разговор, но и она не увенчалась успехом. Кюдзо смыл остатки крови, и теперь выпрямился и посмотрел в глаза Камбею. «Чего ты хочешь от меня?» - спрашивали красные глаза. – Нам ведь так и не удалось с тобой поговорить, все произошло так быстро, а теперь ты здесь… обучаешь крестьян стрельбе из лука, что тебя не очень устраивает, наверное. «Я просто исполняю приказ» - сказало равнодушие во взгляде Кюдзо. – Я рад, что ты пошел с нами, ты сильный воин, но почему-то сейчас я испытываю стыд за то, что втянул тебя в это сражение. У тебя ведь была совсем другая жизнь, а теперь нам всем сложно понять твои мотивы.
      - Хочу сразиться рядом с тобой, а потом против тебя. – сказал Кюдзо тихо и вкрадчиво.
      - Мне приятно слышать это, но почему? Не слишком ли это большая плата за бой со старым самураем?
      - В тебе есть нечто большее.
      - Я боюсь не оправдать твоих надежд. Я прошел много битв, но сейчас от меня почти ничего не осталось, я потерял слишком многих, слишком много сражений было проиграно. Мои товарищи умирали у меня на руках, и каждый раз вместе с ними умирала частичка моей души. Война забрала у меня друзей, семью, все, что у меня было. Уже давно я чувствую внутри только пустоту, я не способен больше вести за собой людей, у меня больше нет сил вдохновлять других. Быть достойным соперником тебе… я не способен. Я лишь оболочка прошлого себя.
      - Люди верят тебе.
      - Да, но это лишь отчаявшиеся крестьяне и маленькая горстка храбрых самураев. Знаешь, я ведь не сразу согласился на эту работу. Когда Кирара попросила меня помочь крестьянам в первый раз, я отказался, потому что чувствовал, что могу только проигрывать сражения. Но потом, когда спас ее, я посмотрел в ее глаза, я увидел в них столько надежды, что не смог отказать. А сейчас я сомневаюсь, ты ведь сам понимаешь, что это будет не простой бой, а я веду вас всех за собой в пропасть, и даже тебя, самурая, у которого есть и мастерство, и сила, и молодость…
      - Тогда почему ты согласился?
      - Я… - Камбей запнулся, а затем перевел взгляд на темную водную гладь, – увидел, что она верит мне. Понял, что все эти люди нуждаются во мне, и вряд ли кто-то еще согласится возглавить это сомнительное сражение. Я должен был это сделать, просто потому, что я все еще самурай, хоть это слово сейчас почти ничего не значит.
      - Поэтому и я здесь. – в этот момент Камбею показалось, что на лице Кюдзо проскользнула улыбка.

7. Почему ты наивен?

Снова дорога. Далекая, тяжелая, с ветреными днями, дождливыми вечерами, холодными ночами. Кацусиро шел вперед уже больше недели. Кожа на лице обветрилась, сухие губы потрескались – воду он старался экономить. Иногда, проходя через лес, он натыкался на тихие ручьи или мутные болота, пахнущие тиной и гнилыми деревьями. Приближалась очередная осень.
      После той роковой битвы ему удалось поучаствовать еще в двух сражениях. Ему хотелось верить, что новые товарищи, новая цель сможет подарить ему чувство, что он все еще самурай, но сейчас он ощущал лишь пустоту. Теперь, спустя ровно год, он снова был по близости с деревней Канна, и эта близость его тревожила. Кацусиро откусил последний из оставшихся от припасов онигири и тут же выплюнул – еда уже успела испортиться. Тогда он встал и долго невидящим взглядом рассматривал горизонт, вдали снова клубились облака, надвигалась буря.
      Путь до Канны занял один день. Когда Кацусиро прибыл туда, была ночь. На небе ярко светила луна, свечи в крестьянских домах уже не горели, вся деревня была погружена в сон, лишь кое-где слышалось стрекотание насекомых и недовольное ворчание собак. На холме молчаливо возвышались четыре могилы, в свете луны до боли знакомо поблескивали воткнутые в них клинки. Кацусиро долго сидел перед могилами товарищей, и воспоминания то и дело всплывали перед глазами. Как же много случилось тогда! Почему все обернулось так? Ему немало времени понадобилось для того, чтобы наконец-то принять произошедшее, осмыслить все свои чувства, почему же он теперь не мог дальше идти своей дорогой, почему боль исчезла, но оставила вместо себя дыру в его груди? Ему вспомнился взгляд Камбея. Неужели и он сам смотрел на жизнь глазами мертвеца? Кацусиро вытянулся во весь рост на траве и стал вглядываться в звездное небо.
      - Изменился же ты, юноша. Наверное, это так тяжело было для тебя. Ты ведь невинная душа, совсем неопытный был, что уж говорить, самый слабый из нас! Черт дернул тебя идти на эту войну, без тебя у Камбея бы все получилось намного легче, ты только мешал ему, да и в ученики он брать тебя не хотел, ты сам ему навязался. Смерть моя была такой глупой! Я ведь был первым товарищем, которого ты потерял, да? Даже я сам свою смерть принял достойнее, чем ты мою гибель. Ты ведь еще ребенок… - голос Горобея звучал насмешливо.
      - Да уж, твоя неопытность всем нам мешала. Вот если бы рядом был другой сильный воин, а не ты, тогда бы все по-другому было, может быть тогда, в тот самый момент, в машинном отсеке, может другой смог бы прикрыть меня от вражеского огня, может я бы и жив остался, - Хейхати улыбался, но улыбка не выглядела доброй. – Юношеский максимализм всегда выглядит нелепо. А твои попытки ухаживать за Кирарой? Ты думаешь, она бы обратила внимание на такого слабака, когда рядом есть такой человек, как Камбей? Как ты вообще смог об этом думать?
      - Ха-ха! Вот уж точно, Кираре слабаки не по вкусу. Принял ее благодарность за любовь, ну что за идиот! Ты только представь, даже я, в прошлом крестьянин, и то больше пользы принес, и умер с честью, а ты-то? Из-за меня Комати так горевала, а по тебе никто и не всплакнул бы! – Кикутиё скрипнул металлическими доспехами.
      - В моей смерти виноват только ты, - глаза Кюдзо смотрели по-прежнему презрительно. – Восхищался мной, и убил по своей же глупости. Даже злиться на тебя противно.
      Кацусиро стало трудно дышать. Его первые, самые дорогие товарищи были совсем рядом, но при этом совсем далеко. Их призрачные силуэты он видел возле их могил, все они смотрели на него осуждающе, все требовали ответа лишь на один вопрос: «Почему мы все поплатились за твои ошибки?».
      - Я… - голос Кацусиро срывался, - я лишь хотел стать самураем. Я верил, что это моя судьба, что я многое могу, что я должен помогать людям, что меч в моих руках поможет мне обрести силу и власть, что я способен на многое. Мне хотелось равняться на других, хотелось прославить свое имя, умереть с честью – как же глупо это было! Я ведь был так молод! Разве никто не ошибается? С вами я понял, что значит быть самураем, что эта мудрость приходит с опытом, приходит с годами. Если бы я мог хоть что-то исправить! Но не могу. Вы многому меня научили, и теперь я должен жить, просто для того, чтобы ваша смерть не была напрасной, я буду оставаться самураем и нести это бремя, несмотря ни на что!
      Кацусиро снова поднял взгляд на призраки самураев. Теперь они выглядели дружелюбно – Горобей и Хейхати улыбались, Кикутие довольно запыхтел, Кюдзо тоже выглядел удовлетворенным. Кацусиро попытался приблизиться к ним, но вдруг возникло ощущение, что земля ушла из-под ног, и он тут же проснулся. Все лицо его было мокрым от слез. Он по-прежнему лежал перед могилами, уже светало. Стерев с лица слезы и подхватив свое оружие с земли, он торопливо скрылся в тени деревьев.

Отредактировано Sonya_tyan (27-08-2023 00:22:28)