Сплетение семи дорог
Автор: Sontenn
Рейтинг: G – PG13
Вид/Категория: Джен
Жанр: Драбблы
Пейринг: все самураи
Предупреждения: ИМХО автора
Саммари: У каждого из них свой путь.
Дискламер: Ничто канонное мне не принадлежит.

1. Семада Камбей. Ты ошибся...

Быть может, ему кажется, что он живет слишком долго. Что круговорот его перерождений замкнулся в порочный круг, и выхода из силков судьбы нет…
Он знает многое. Еще больше он хотел бы навсегда выбросить из памяти. Его именовали Царем обезьян, но, к счастью, он не бессмертный бог...
Для смертного им было пройдено немало: отважные безумства,  стремительные взлеты, сокрушительные падения. Как и всех, его посещали прозрения и грызли ошибки.
Грехи тяготят, но не в этом его мука. В глубине души он кажется себе пустым и сухим, как бутыль из тыквы. Стукни по ней – и гулом отзовется былая слава, гром сражений, звон наград…

***

Ты напрасно ищешь здесь влагу, юная жрица воды. Пусть сосуд достаточно велик, чтоб впечатлить, но это вовсе не значит, что из него можно напиться. Тебе кажется, что ты могла бы напитать собою эти растрескавшиеся стенки души, что стоит это сделать и они, подобно священным стенам древнего храма, покроются цветами… Но, может статься, что тебя не хватит даже смыть удушливую пыль памяти, которая мучает его ночами.
Его не спасет чистый родник. Он ищет всепожирающее пламя…
Лишь на пределе возможностей,  когда лезвие клинка высечет искры о грань между жизнью и смертью, в глубине усталых глаз запылает огонь, оживляя дно этого иссохшего колодца. Это пламя вовсе не то же, что искры веселой юности, не очаг, у которого находит успокоение старость, а огненный смерч. Беспощадная стихия, дарующая очищение через погибель.

***

Нет, это не тот странный самурай в красных одеждах. Не нужно смотреть на него с таким паническим ужасом, девушка – он не бешеный пес и не убийца из подворотни.
Не нужно взирать на его мечи с таким благоговейным обожанием, юноша, - он не молитвенный столп.
Не нужно возлагать на него свои неподъемные надежды, Царь обезьян. Ты ошибся…  Он - не пламя. Он – ветер.
Волею случая он влетел в твой сосуд, очаровавшись далеким гулом призрачных сражений, и, взметнув в воздух вековечную пыль, заполнил его вихрем своих желаний. Он жаждал свободы и обрел ее, отчасти, благодаря тебе. Пусть ненадолго. Но ведь все человеческие мечты не вечны.
Створки твоей души жадно схлопнулись, силясь остановить время… Но разве можно схватить ветер? Ты познал многое, но не все.  Теперь на запыленных скрижалях твоей души проступила еще одна буква скорбного знания: так и не поймав ветер, ты убедился - ветер тоже можно убить…

***
Очередной бой окончен. Колесо судьбы совершило еще один оборот вокруг своей оси… Ты снова стоишь на перепутье, а сосуд души по-прежнему пуст. Там лишь пепел, разгоняемый порывами ветра.
Что предложить этому мальчику с широко распахнутыми, повзрослевшими глазами? Не колебайся, пусть это будет лучшее, из того что у тебя осталось. Твой меч…

2. Кикутие. Не самурай

Влипать куда угодно - это его... Влип. И это еще мягко сказано. Место между молотом и наковальней в сравнении с таким - уютное гнездышко...
- А покажи-ка еще разок свое родовое дерево!
Нет, он не простит Ситиродзи этого выражения лица. Малолетняя ягоза тут же пролезает под руками и, подперев щечки ладошками, восторженно вздыхает:
- Как красиво нарисовано! А где тут ты?
Нарисовано... Он тычет пальцем и по удивленному взгляду мальчишки Катсу понимает, что промазал. Нехорошо получается. Даже стыдно... Не уметь читать...
Ситиродзи нагибается, словно зрение ему отказывает, и издает полузадушенный смешок.
- Не знал, что ты у нас - женщина...
Из угла, где с высокомерным видом сидит бывший прихлебатель Аямаро, доносится неподобающий всхрюк.
Кикутие резво оборачивается. Бесполезно. Кюдзо - словно статуя себя самого. Ни тени насмешки на бледном лице. Умеет притворяться, паршивец!
Малявка упирает кулачки в бока и уверенно заявляет:
- Нечего смеяться! Дядя самурай там точно есть!
Надо же, нашлась заступница... Он сгребает пергамент и краем глаза виновато косит на Камбея. Командир невозмутимо осматривает ножны. А чем еще заняться на привале? Из него тоже не вытрясешь истинных чувств. К чему тогда этот подозрительный блеск в глазах? Он еще им покажет… Чертовы насмешники!

* * *
Камбей стоит на пригорке, земля которого приняла в себя тела и мечи четверых из них. Один из мечей возвышается над остальными. Он, как и его хозяин, слишком приметен. Камбей вскользь касается рукояти. Не сжимая руку. Не чувствует на это права. Смешно... Он никогда не видел его настоящего лица.
Не самурай. Конечно, нет... Камбей смотрит невидящим взглядом. Ветер перебирает пряди тронутых проседью волос, но он, погруженный в себя, не ощущает дуновения. Перед глазами те, кого уже нет. И он был бы не против составить им компанию.
- Тебе не стоило умирать за это... У тебя хорошо получалось жить. В этом искусстве тебе проиграл бы любой из нас...
Он знает, что не стоит разговаривать с могилами. И никогда не грешил поэзией, но сегодня многое происходит само собой. Строки ложатся рядом с мечами, вросшими в землю:

- Не напрасны труды - соберут урожай.
Я продолжу свой путь навстречу закату.
Хоть под ношею опыта еле плетусь...
А у тебя легко на сердце.
Ты обогнал меня.
Счастливчик...

3. Катаяма Горобей. Смейтесь

Подходите! Не пожалеете! Вы увидите то, чего никогда не видели! Я - великий и бесстрашный заклинатель смерти! Моя награда - ваши разинутые рты. Моя жизнь - балаган и ожидание лучшей шутки в ней - момента, когда рука, сжалившись над усталым трюкачом, даст осечку...
Трепещите! Перед тем, кто до ужаса талантлив. Лицедей и рифмоплет, собиратель толпы и запугиватель младенцев! Не скупитесь, вы потратите свое время не зря. Поглядите на шута, в глазах которого еще осталось что-то от самурая...
Мои руки помнят лучшие времена... Уймитесь, руки - вот вам бубен! Зачем вам меч? Чтобы ковырять в зубах есть зубочистки...
Ха! Забавные крестьяне! И мальчик-мечтатель с пылающими глазищами. Вы хотите меня купить? Я рад! Это то, чем я занимаюсь здесь, на этой площади. Продаю вам смех... Давайте посмеемся вместе!
Не стесняйтесь, вы платите мне за это вашим великолепным рисом... Я люблю рис, крестьян и смерть...
Этот святоша - ваш предводитель? Один его вид убивает во мне веселье! Его осанка напоминает мне брошенный флагманский крейсер, а глаза - дула орудий, в которых еще осталось по одному смертельному заряду. Фу-ты! Чисто призрак, бренчащий неостывшим железом последней войны...
Что ж, я попал по адресу. А ты, мой генерал, уже понял, что со мной не нужно шутить? Во всяком случае, вот так...
Вы мне нравитесь! Я в вашем  распоряжении! Я сожгу свой балаган, сослужу хорошую службу и, надеюсь, у судьбы найдется для меня счастливая пуля, которая даст шанс рассмеяться в лицо старухе смерти...

4. Кюдзо. Что-то еще

Мир сузился до крохотного блика на зеркале одного из лезвий... Ладони любовно обхватывают каждую из рукоятей. Союз его рук и его мечей заключен еще в колыбели.
«Киай!» Его возглас как всегда безмолвен, а восковое тело свечи нерушимо. Пламя, слегка колыхнувшись, снова горит ровно и ярко. Но теперь желтоватый воск пересекают две черты - след его молниеносного выпада. Искусство наносить удары отточено им до совершенства. Движения безотчетны - как вдох и выдох, биение крови в жилах, нервный импульс. И каждый раз, когда рука касается этих рукоятей, его охватывает самое прекрасное в жизни чувство.  Предвкушение.
Клинки неделимо вросли в плоть и кровь. Лишиться их – словно вырвать из тела жизненно важный орган. Он слегка толкает свечу и она послушно распадается на части. Мальчишкой он мечтал, что когда-нибудь, ему будет под силу все – даже рассечь на части ветер. Глупо. Жить лишь одной страстью, как он. Несомненно, должно быть что-то еще...

* * *

Статуя, изваяние с известково-белым от бешенства лицом - вот кто он сейчас... Его рассматривают, как кусок мяса на крюке у мясника. Но лицо не предает. Не дрогнет ни один мускул.
- Кюдзо - наш лучший телохранитель! Не обращайте внимания, господин, он всегда такой... Зато искусен, надежен... Хе-хе! Вы правы! Не болтун...
Дороже, дешевле, одна спина или другая… Ему безразлично, к кому обращать заученную гримасу почтения. Он тешит себя лишь тем, что не нужно самому предлагать свои услуги…
Они могущественны. У них - власть денег. Они жирны, как боровы и пугливы как бурундуки. Их лица мелькают перед ним, чтобы слиться в безликую массу. Их много и они так одинаковы... У них есть все. Почти.
Для того чтобы стереть презрение из его взгляда им, все же, не хватает чего-то еще...

* * *

Он не верит в произошедшее. Не может быть... В глазах напротив зеркальное отражение его всколыхнувшихся чувств. Удивление и мрачный восторг от их смертельного танца плещутся в пристальном прищуре этих глаз.
Попались. Оба. В изысканную ловушку понятий чести и безупречных лезвий. Шея чувствует укус острия, тонкая струйка крови на горле напротив удваивает удовольствие.
Они пожирают друг друга глазами. Каждый из них - бесценная находка для другого. Однообразные постылые будни рассыпались в прах. Его следующая ступень - этот человек. И он не выглядит легкой добычей. Он пойдет за ним. Ведь теперь уже ему самому нужно что-то еще...

5. Окамото Катсусиро. Вершина

Послушай меня, мальчик, хоть, возможно, ты не любишь слушать поучения. Бывал ли ты когда-нибудь в горах? Окидывал ли взглядом величественные каменные тела этих древних исполинов? Замирало ли твое юное сердце в борьбе невольного страха со стремлением покорить высь? Стать ближе к богам…
Тебя пугает мысль об одиночестве  на вершине мира? Не глупи, смертным вроде тебя, не достичь святых мест. Твоя вершина будет не так высока, но не менее опасна. Потому, что под ней зияет пропасть, на дне которой лежат разбитые мечты и надежды таких как ты...
Не вздумай искать легких путей. Можно обмануть многих, но не судьбу. Нет, мальчик, взобраться на обдуваемый всеми ветрами пятачок и на секунду забыть, как дышат - это участь каждого из нас. Наступит миг - и в немой тишине, высоко над распростертым внизу жужжащим и копошащимся миром, упоенные восторгом или раздавленные разочарованием, все мы обречены познать истинную цену самих себя...
Ты мечтал стать самураем? Тогда собирайся в нелегкий путь. И уважай свой меч. Тебе ведь известно, что меч - не просто мертвое железо, а бесконечные упражнения с ним не только для ловли мух?
Можно выучить много прописных истин, иметь прекрасное оружие и лучших учителей, но взойдя на эти весы, обнаружить себя с пустыми руками...
Теперь можешь вздыхать, юноша. Пусть это пугает тебя больше прочих твоих кошмаров.

6. Хаясида Хейхати. Меня наутро не нашли в строю…

Прошу прощения… Я рассказчик так себе…   Вот расскажу, а вы ничего не поймете. Но я постараюсь, чтобы поняли, хоть и придется начать издалека…
Когда то у меня был друг детства. Мой лучший друг - от рождения безногий Куба. Зато остального у него было с избытком. И больше всего, как ни странно, любви к жизни.
Вопреки своей боли, он вовсю улыбался. Мне, пробегающим мимо собакам, птицам в небе, сердобольным людям или обидчикам. Казалось, он улыбается всегда и всему. Даже когда обзывали почем зря, а мать, порой вздыхая, вытирала влажные глаза: «Ну что ты лыбишься как дурачок?».
Нет, только не подумайте, он не был «дурачком» в самом деле. В Кубе жила большая бескорыстная человеческая доброта. Он легко прощал. Понимаете, чтобы быть таким, таким нужно родиться…
Наверное, поэтому я не верил опытным лекарям, когда они, оглядев тяжело дышащего Кубу, качали головами и говорили: «Ничего не поделать. Чудо, что он жив. С таким сердцем...»
Тогда мне казалось, что они ошибаются. Просто оно такое большое и доброе, что ему тесновато в этой впалой костлявой груди. Вот Куба подрастет и все исправится…
Но годы шли, а Куба, оставался тощим. Таким легким,  что я мог легко подхватить его на закорки и нести. Я и носил... А он обижался, если я делал это слишком часто. Потому что он хотел ходить сам. Он много чего мечтал делать сам.
И я мечтал, сидя с ним на берегу нашей речушки, что наступит время, и вместо убогой тележки придумают искусственные ноги – гораздо лучше и сильнее настоящих. Куба будет ходить и бегать, а те кто сейчас тычут в него пальцами еще обзавидуются…
Тогда я решил, что повзрослев, стану механиком. Нет, не просто механиком, а самым лучшим. Я много чего изобрету, а главное – сумею чинить новые металлические ноги Кубы, если им вздумается сломаться, ведь всякое бывает. А еще мы не потеряем друг-друга. Это же так здорово - держаться вместе…

***

Знаете, я и вправду стал инженером-механиком. Куба остался, а меня забросило на ту войну. Недетскую, настоящую…
Наверное, всем казалось, что я дельный  механик, раз меня, как в каждой бутылке затычку, слали на самые безнадежные рубежи. Там всюду были обломки механических тел, военных машин, развороченные взрывами поля и удушливый запах слитого горючего. Ужасы смертей неизменно наполняли меня отвращением и страхом. Став неплохим механиком, я так и не стал хорошим солдатом. Потому что кличи о победах и доблести звучали в моих ушах едва слышно, когда рядом раздавался стон чьей-то боли…
Часто, вечерами вспоминался мне Куба. Как он там? Хотелось передать ему весточку, а еще больше – вернуться с новостями самому.
Я слышал, как вербуют в «мехи» доходяг и неудачников… «Мехи», «кастрюли» - расходное «мясо» для лобовой атаки. Нужно было бы переломать руки и ноги тем, кто изобрел эти уродливые стальные банки с человеческой начинкой. В самом страшном сне мне не могло привидеться, что мы с Кубой встретимся вот так…

***

Я сижу на кабине заглохшего тягача, засунув руку с гаечным ключом в теплое жерло моторного отсека, когда передо мной вырастает ободранный вражеский «мех». Дуло его оружия направлено мне в лоб. Вот и все.
А жестянка почему-то тянет время. Издевается, что-ли? Внезапно крышка отщелкивается и из железных недр слышится до боли знакомый голос:
- Здорово, Хэй…
- Куба?...
Позади, из-за моей спины раздается щелчок затвора и голос рявкает:
- Падай, инженер!
Конечно же, я и не думаю. В голове пусто, а глаза ослепляет вспышка. В ушах грохот взрыва. Вокруг – куски жестянки, в которой был Куба…
Проклятые жестянки… Хороший боец, целясь в точку, где наружу выведен топливный тросик, может решить все одним точным выстрелом. Я оборачиваюсь. Это новый командир нашего отряда. Неплохой командир… Он приятельски улыбается мне и кивает:
- Что, сдрейфил?
Считаете, боль – это когда телу наносят раны? Как заклинание повторяю про себя: «Не думай… не думай!». Ведь каждая мысль взрывается невыносимой болью…
Поэтому я не думаю. Я достаю свое табельное оружие и аккуратно стреляю командиру в голову. Как в мишень на учебном плацу.
Вот и все. Я - предатель.  Простите, командир… Прости, Куба…

7. Ситиродзи. Имей в виду…

Белобрысый  потянулся и ловко почесал протезом лопатку:
- Понять Камбея, пожалуй, труднее, чем его убить…
Долговязый, который уже долгое время, сгорбившись без движения, безмолвно вглядывался в темень, неожиданно подал голос:
- А ты?
- Я?... - Раздалось смешливое хмыканье.- Мне незачем. Для меня все ясно давным-давно. Он – это война. Ходячая память войны…
Он зачем-то заговорщицки оглянулся, и, понизив голос, сообщил:
- Скажу тебе одно: война никогда не заканчивается…
Неровный хрипловатый баритон, слегка фальшивя, затянул припев:

- Спи, солдат.
Твоя жизнь – случайность
В череде смертей
Твоих товарищей
И твоих врагов…

Пение прекратилось так же внезапно, как и началось. Его сменило бульканье и пьяный смех. И это – бывалый вояка, мало того – самурай... Его лицо, пусть с отпечатком опыта, сетью ранних морщин, но в то же время беспечно моложавое, сочащееся бесконечными смешками – скорей лицо жизнелюбивого кутилы. Вот только из-под всей этой брони балагура подчас проглядывало кое-что другое. Чуть заметный краешек неясной печали. А где есть печаль, там есть и боль…
Кюдзо внезапно расслабился. Это приходило к нему лишь с пониманием того, что тот, кто рядом уязвим.
- На войне мало спрашивают… Я был ничей, как птица в небе. Ну, примерно, как ты… Хочу – напьюсь и живу.  Захочу – на таран и сдохну...
Ситиродзи замолчал, взболтнул содержимое фляги, но вместо того, чтобы отхлебнуть, со вздохом завинтил крышку. Похоже, собирался с мыслями:
- Потом заявился он – собрал в кучу и присоединил к своим частям нашу никчемную авиабригаду. От нас в ту пору остались ошметки  - сорвиголовы да новобранцы-смертники… 
Задрав голову, Ситиродзи засмотрелся в небо, будто там, среди далеких звезд  можно было прочитать страницы его памяти.
- Он показался нам военным божеством. Ослепил. Знаешь, теперь он лишь тень того себя. Тень солнца… А тогда я был его тенью…
Кюдзо напряженно вслушивался, хоть и не мог понять, с чего вдруг белобрысый с ним так разоткровенничался? Фляга с сакэ? Или попытка втереться в доверие? Ни одна из догадок его не устроила, а у собеседника вид и вовсе стал непозволительно расслабленным:
- Я удостоился чести получить его первый приказ.  Быть личным штурманом. И не то, чтобы я был в восторге – моя привольная жизнь закончилась… Но ничего…- он хитро поглядел на Кюдзо, будто тот должен был оценить хорошую шутку – Так втянулся, что выполняю до сих пор…
Ситиродзи поднялся. На его лице блуждала ухмылка, а здоровая рука цепко сжимала любимую флягу:
- То-то… Понять – труднее чем убить! - с нажимом повторил он и расхлябанно отдал честь то ли ему, то ли небу.
- Имей в виду... Предприятие безнадежное…  Но ты, как и он, тот еще упрямец.
Он неопределенно взмахнул рукой и направился в хибару, которую им выделили под ночлег.  Со своей металлической рукой он управлялся ловко, но с едва заметной предосторожностью.
Кюдзо остался сидеть в задумчивом  одиночестве, глядя на затухающий костер и звезды. Он попытался разобраться в услышанном.
Тень?… Рядом с солнцем всегда существуют тени. Но разве есть тень у солнца? Он с досадой обнаружил, что во всем этом запутался…
И что именно белобрысый имел в виду? Безнадежное предприятие – это понять? Или убить?
Он встряхнул головой. Пьяная болтовня! Настораживало очевидное: для захмелевшего пьяницы  движения у этого болтуна были удивительно четкие и собранные.