Памятки красного цвета

Шимада Камбей помнил, какой сегодня день.
Он прекрасно выспался и, проснувшись, почувствовал себя неожиданно легко. Это было ощущение покоя, которое он не испытывал прежде. Сегодня был хороший день. Вчера вечером он заснул под старым деревом, и теперь осенние листья падали, цепляясь на его одежду. Они были цвета увядания: бледно-желтые, тускло бордовые, темно коричневые… Что-то запуталось в его волосах. Это был лист. Это был яркий красный лист.
О, правильно… подумал он рассеяно, выпутывая красный лист из белых седых волос. Внезапно налетел ветер, поднимая маленькие смерчи из пыли.
«Не волнуйся», - выдохнул Камбей, он уже встал, держа меч в руке. «Я не забыл».
Он шел в деревню Канна. Он надеялся, что его старые друзья тоже не забыли его.

«Кабмей-сама! Сколько лет, сколько зим»! Ручки, которые он хорошо помнил, ухватили его ладонь и потащили к водной святыне. Комачи выросла на несколько дюймов, но ее живой характер, казалось, не имел возраста.
«Окара, дай этому дядечке немного рису и саке»!
«Перестань глупо улыбаться и делай, что я прошу».
Ее манеры тоже не слишком изменились. Жрица воды тащила его вперед, счастливо чирикая о деревенской жизни, новом торговом пути, бродячем цирке, вообще обо всех ярких и красивых вещах. На вершине холма Камбей остановился перед святыней и осмотрелся: акры процветающих рисовых полей и на утесе четыре знакомые могилы с мечами.
Его серые глаза улыбнулись. «Я вижу, мечи недавно точили и полировали. Кто так прекрасно поработал»?
«Ух,… Вы видите это прямо отсюда? Ваши глаза также остры, как и раньше! А я думала, что вы превратились в дряхлого старика»! – воскликнула Комачи. Она стояла рядом с ним и тоже смотрела на могилы. «На прошлой неделе кузнец из города проходил через нашу деревню. Он сказал, что если мы позволим ему отдохнуть в деревне, то он заставит их сиять как новые. Ему потребовался целый день, но он сделал то, что обещал. Хи, хи, ну и намучился же он с мечом Кику-сама»!
«Приятно видеть, что вы по-прежнему заботитесь о них. Спасибо, Комачи. Я знаю, что и они вам очень благодарны».
Продолжая улыбаться, она опустила ресницы, и глаза ее потемнели.
«Это – самое малое, что мы можем сделать. Мы всегда будем обязаны им. И вам. И кстати», ее улыбка стала ехидной, «вы здесь очень знамениты, самурай-сама! Всем известно, что вы спасли деревню. Но сегодня вечером дети хотят услышать подробности от самого героя! Если вы приехали в Канна отдохнуть, забудьте об этом. Вас до ночи будут допрашивать».
Камбей улыбнулся ей в ответ, но его улыбка была совсем другой, чем у Комачи.
«Хорошо. Но только до этой ночи».

Дети этого свободного поколения были совершенно раскрепощены и, казалось, не боялись вообще ничего. Они дергали его за хаори и хакама, громко смеялись, говорили искренне, а кое-кто был достаточно смел, чтобы заплести в косичку прядь его длинных белых волос. Они продолжали просить, чтобы он рассказал историю Семи Самураев, даже после того, как он закончил пересказывать ее в третий раз. Хейхачи и Кикучио, оказалось, по мнению крестьянских детей, были “самыми хладнокровными!” и “устрашающими!”.
«Самурай-сама! Мы просим вашего покровительства»! два мальчика низко поклонились ему. «Но все, что мы можем предложить вам, это - вот», в их руках были три деревянные игрушки и рис. Камбей решил подыграть им.
«Я согласен. Что я должен делать, господа»?
«Спасите нас от красного призрака! Пожалуйста!»
«Да, избавьте нас от ЭТОГО, избавьте от ЭТОГО! ЭТО все время…»
Отважная девочка, которая заплела тонкую косичку в волосах Камбея, неожиданно вскочила и закричала на мальчишку.
«Прекрати называть его ЭТО! То, что  он призрак, не означает, что у него нет души, понял! И он тоже самурай, ты это знаешь! Точно как этот самурай-сама! Так что лучше бы тебе вежливо называть его призрак-сама! Я видела его на прошлой неделе и …»
«Заткнись, Томе! И это после того, что я рассказывал тебе о призраках! Призраки едят таких как ты маленьких глупых девочек! Красный призрак такой же! И если что-то случится с тобой, Окаа-сан убьет меня»!
«Призрак-сама не берет даже рис, когда я оставляю! Он ни за что не съест меня»!
«Съест»!
«А вот и нет»!
Дети громко заспорили между собой. И они не обратили внимания на выражение лица старого самурая.

«Вы уверены, что не хотите остаться? Стало холодно и ветрено. Не предпочтительней ли теплый мягкий матрац?» спросила Комачи так вежливо и сладко, как только могла.  Она наблюдала за тем, как старый самурай методично точит меч. Это был не тот меч, что она помнила, тот Камбей отдал Кацусиро много лет назад. Этот был прост, гораздо проще. Но он был заточен как самый драгоценный клинок.
«Нет необходимости в матраце. Я уйду сегодня ночью. Спасибо за вашу доброту, Комачи».
«Но,…но,… разве вы не можете остаться еще на один день? Только еще на один? Кирара-сан в другой деревне, она вернется завтра днем. Она так счастлива будет видеть вас….»
Камбей омыл водой лезвие и в зеркале лезвия уловил отражение кристалла Комачи. Кристалл был светло-голубым. «Вы знаете, что я больше не могу остаться. Пожалуйста, не просите меня».
Воцарилась тишина, та, что сродни тишине перед штормом.
Внезапно жрица воды вскочила, блестя глазами. «Вы – самурай! Вы можете сделать вообще все, что захотите, но вы и не пробуете! Значит…» ее голос затих, когда старый самурай встал и привычным движением вложил меч в ножны.
Камбей повернулся, принимая объятия Комачи. Он спокойно стоял, положив руку на ее плече в попытке успокоить ее рыдания. Ее каштановые волосы касались его подбородка, и он понял, что на самом деле она уже взрослая. Это больше не та девочка, которая умещалась на плече Кикучио. Он не убирал руки, пока Комачи не успокоилась.
Потом он попрощался, пожелал удачи и ушел.

Камбей поставил четыре пиалы перед их могилами. Первому он налил саке Горобею, потом Кикучио (перелил саке через край пиалы, зная, что неистовый самурай оценил бы это), потом – Хейхачи (ему - еще шесть онигири). Он остановился перед Кюдзо и налил ему и себе. Он не мог оторвать глаз от мерцающих лезвий парных мечей. Они действительно казались совершенством и все благодаря случайно заблудившемуся кузнецу.
Камбей улыбнулся, оценивая случайный подарок судьбы.
«Знаете, призрак-сама», - Камбей потягивал саке, его глаза блестели от смеха, «вас бояться здешние дети. Ваше терпение столь же пугающе, сколь и уникально».
Камбей мельком увидел проблеск красной ткани – но это был только вихрь листьев, поднятый ветром. Он закрыл глаза, оставив руку на рукояти меча. Потом он говорил со своими товарищами. Как давно он не делал этого. Саке, казалось, укутывало тяжелым теплым одеялом его жизнь… Шимада Камбей скоро умолк, утопая во сне, где нет снов.

Когда Камбей проснулся, оказалось, что он лежит на боку, его волосы расплескались перед ним по земле как пролитые чернила. Он не сразу понял, что они не белы, что у них тот темно-коричневый цвет, который исчез еще в годы юности. Он чувствовал кожей теплоту яркого солнечного света - но когда он поднял голову и посмотрел на небо, то не увидел никакого солнца. Он провел рукой по лицу и не почувствовал никаких следов старости. Он осмотрел руки и не увидел никаких морщин, никаких шрамов, никаких следов, напоминающих о  Большой войне...
Что-то запуталось у него в волосах. Скорее всего, это был осенний листок, он потянулся, чтобы вытащить его, и коснулся теплых тонких пальцев. Он должен был бы отпрянуть, но что-то удержало его на месте.  Тепло отодвинулось, Камбей повернулся, следуя за ним –
И увидел блестящие темно-красные глаза, пристально глядящие на него.
Тонкая, бледная рука деликатно держала кончик единственной косички из длинной гривы Камбея. Это и соединяло двух самураев.
Камбей отвел глаза первым, чтобы рассмотреть красную нитку, завязанную на конце косички.
«Это подарок от вашей поклонницы, призрак-сама».
    «Хм». Белая бровь выгнулась, и косичка была отпущена. Бледная рука присоединилась к другой, что уже опиралась на рукоять одного из парных мечей. Они смотрели друг на друга в торжественной тишине: ритуал двух воинов перед участием в решающем сражении.
Но вместо нападения Камбей улыбнулся, рассмеялся и сказал: «Я сильно задержался, да, Кюдзо-доно»?
И Камбей убедился, что это действительно загробный мир, когда Кюдзо – свободный теперь от враждебных, тяжелых, земных чувств и клятв - тепло и светло улыбнулся ему в ответ.