Старт.
Здесь не про долг на всю жизнь.
Здесь не про Кодекс вместо желания.
Здесь не про войну за свободу.
Здесь не про любовь с первого взгляда.
Здесь не про смерть ради славы.
Здесь не про искусство, достойное восхищения.
Здесь не про ремесло ради победы.
Здесь не про сражения во имя великой цели
Здесь не про доверие к собственному врагу.
Здесь не про месть чужими руками.
Здесь не про мир, похожий на игрушку.
Здесь не про смену эпох.
Здесь просто про Путь из двенадцати шагов.

Первый.
Этот город впитал в себя запах машинного масла и песчаного ветра.
Этот город залит жёлтым безжалостным солнцем.
Этот город – мертвец, который всё ещё притворяется живым. У него пустые глазницы домов и людей.
Жизнь есть лишь на остриях самурайских мечей.
Но которые из этих мечей – самурайские?

Скоро начнётся новая война, но уже точно известно, что её не выиграть, правда?
Ах, глаза. Этот -  не тот.

Шаг, шаг.
Оклик.
- Камбей-доно!
- Камбей-сама!

Голоса сливаются в один, произнося имя, а воздух вибрирует чужим беспокойным любопытством.
Нет.
Воздух вибрирует собственным беспокойством и чужим любопытством, почти детским, с примесью… надежды.
- Мы не нашли самураев! – вежливый поклон. В зелёных глазах – щенячья преданность. Нет, это не то, умолкни мальчишка, умерь свой пыл, уйди, исчезни, заглохни!
Лёгкая тень.
- Ты самурай… - Не вопрос.
И, правда, тень. Кошачья грация и любопытный, жадный, пожирающий взгляд. С таким нетерпением дети смотрят на долгожданный подарок. С таким спокойствием удав смотрит на кролика.
Двигается медленно, не торопясь, уверенный в своих силах, жаждущий их проверить.
Его привёл глупый мальчишка.

Спасибо тебе, верный щенок, не так уж ты бесполезен.

Появившийся самурай и впрямь чем-то похож на кота. И с неповторимым очарованием уже начал движение, уже начал свой танец.

Ха! Давай станцуем, незнакомец, ведь ты приглашаешь. Такой ли ты, как твоя уверенность…

- Меня зовут Шимада Камбей! А как твоё имя?
В красных глазах нетерпение – к чёрту предисловия! – однако, сдерживается пока ещё волна, пока ещё присматривается.

- Кьюзо. – Минимум внимания. Тело рвёт, желает исполнить смертельный танец. Сдерживать, сдерживать, сдерживать!

- Я хочу спросить у тебя как у самурая…

Натягивается струна, переводится дыхание, лёгкий металлический стук прокатывается по крышам домов. Дрожь, вибрация, нетерпение. Ах, чёртовы условности!

- К бою!
Струна натянута до предела, поют в ответ трубы, поёт в ответ город, и сталью блестят клинок и голодные глаза. Жажда!

- Начнём! - струна обрывается.

Доли секунды. Три клинка. Порхают.
Искры.
Прыжок, переход.
Отскок.
Так вот на что ты способен.
И снова прыжок, искры и испуг в красных глазах, а вслед – радость. Из глубин стучат невидимые барабаны, задающие ритм боя.
Барабаном работает сердце.

Лязг. Скрежет. Ловушка. Такая простая, но не вырваться. Удивление и радость, страх и недоумение.
И запах крови.
Сердце стучит, горячий воздух застыл, как янтарь. Город замер, замер мальчишка, замерла жрица. Мир сузился до крохотной точки – чёрного зрачка в красной радужке.

Прервать!
Боль несущественна, лишь щекочет нервы. Прикосновение стали лучше прикосновений самой опытной женщины. Оно пьянит и завораживает сильнее самых сладких губ, его вкус слаще молока матери.
Желание - вот что написано в глазах.
Не женщина нужна воину. Воину нужна битва.

Пойми это, мальчик…

- Я влюблён…

Растерянность и страх перед неизвестным – что и требовалось.

На войне все средства хороши, правда, мальчик?

И тут уходит самообладание, тут паника захлёстывает взгляд, вызывая ярость и безумие. Дай мне это всё, дай мне, безумно-прекрасный ассасин!
Ярость отталкивает всё остальные чувства в сторону, вот он почти берсерк!

Не выдерживает, сбегает, заметает свой позор. Нелепая слабость.
- … в твоё мастерство. – Твоя ненависть, да. Ты купился на такой простой трюк. Ты грызёшь себя. Давай, давай! Паникуй, ненавидь, совершай ошибки. Дерись! Я возьму тебя, заберу и подчиню. Хочу!

Пафосная речь на срывающемся дыхании, как отвлекающий манёвр. Давай, согласись, ты же хочешь. Помоги моему долгу, помоги моим желаниям.

И ты всё знаешь – страх уходит – и снова, радость и желание боя. Будто не было этой бесконечной минуты, что связала нас крепче, чем мать и дитя.
Ярость бьёт через край, выплёскивается, направляется, превращается в удар. Удар приходится в живот под белой хламидой.
И снова – сумасшедший бой. Для тебя нет мыслей – есть сила, и ты счастлив в этом бою!
Но нельзя окунуться с головой, потерять контроль, забыть про всё. Уже есть долг.
Поэтому, ещё пара минут ярости, ударов, приёмов, подсечек и…

Стоп!

Даже сквозь перчатку обжигает прикосновение. Кажется, этот плащ из огня, кажется эта кожа – раскаленное золото.
- Мне не убить тебя…
Растерянность, близкая к панике в красных глазах.

Грязные приёмчики всегда действенны, но нужна ли душе победа такой ценой, мальчик…

- …Прежде чем ты убьёшь меня, я должен завершить…

И ты хмыкаешь. Ты же самурай, и на твоём сердце выжжен кодекс самурая, а в душе поднимается лавина, складывающаяся  в понятие "долг". Ты же тоже должен…
На лице – непробиваемая маска равнодушия, но глаза выдают с головой. Третий раз, между прочим.
Потом подсчитаем, сколько я тебе должен.

- Мы продолжим бой, после победы… - Как бы мне хотелось погибнуть здесь, от твоей руки, оставляя тебя на коленях, выть и завидовать моему счастью.
- Ты можешь убить – да… - или подождать… - сожаление.
Тишина сгущается, обволакивает. Оба – слишком хорошие актёры этой страшной сцены. Воздух почти искрит напряжением, но исход этой минуты предрешён. Пульс, кажется, сошёл с ума.

- Страшно… – совсем детский голосок, без ноток страха.

- А? Берегись, Камбей! – Ну конечно, кусок железа всё портит. Такие представления – в первую очередь.
А неудовлетворенное тело рвётся в бой. Убить! Убить!

Стоп!

И снова стоп.
- До встречи – Он нереален, растворяется в теле города. Он был бы видением, но порез на шее вполне настоящий.
- Он нужен нам! – наспех, наскоро, чтоб хоть что-то сказать…- Он нужен мне!

Третий.
После тьмы пещеры солнце ослепляет. Горячий ветер напополам с песком вышибает из глаз слёзы.
Инстинкты не проведёшь, не обманешь. Желание убить оставляет в воздухе свой аромат. Стоит смириться – этот запах будет преследовать их теперь постоянно.
- Опа, Бандиты.
- Как они… - ответ вертится волчком на кромке сознания. Двинь рукой – и он осядет в голове чётким образом.
- Ловушка.
А готовность к бою – это уже на уровне инстинктов.
Инстинкты Камбея подчинены разуму. Разум создаёт позитивный образ. Поэтому шут-весельчак уже идёт защищать крестьян, а цепной пёс в очередной раз готов доказать верность своему хозяину.
Имидж работает, и вот ещё один готов умереть за него.
Но ведь этот спектакль рассчитан на внимательных зрителей, которые уже заняли свои места в бельэтаже.

Жаль, что ты не видишь этого, мальчик.

А бандиты весьма уверенно строят из себя крутых и непобедимых.
Докажем обратное, да?
- Что вам нужно?
Понятно что. Пьянка-драка. Но видимость добрых и справедливых воинов надо создавать, а посему сеанс болтологии на пять минут.
Окончен.
Лидер самурайского отряда получил нужную информацию, теперь можно строить из себя героев.

Кодекс, пафос, цель, долг – всё это отходит на второй план. Сейчас есть сражение. Сейчас есть враг.
Доставай меч и кокетничай.

Тзынь-Тзынь-Тзынь. Скрежет металла о металл, прикрытая спина и хмельное веселье битвы. Может, и не такие они безнадёжные, раз способны радоваться обыденным вещам самурайской жизни – свисту воздуха, рассекаемого кликом, разрубленному врагу, сытому урчанию Богов, принимающих кровавую жатву.
Сталь с лёгкостью разрубает полумесяцы.
Смотри, крестьянин, смотри. Потом расскажешь, как всё было.

В этот момент, когда в голове гуляет хмель битвы, искусство сталкивается с ремеслом. И оседает на землю белыми нитями плаща и красными струйками крови.
А ветер доносит обрывки той самой связи… Давай, Стальной Дурак, позанимайся напоследок самолюбованием. Жалкая душонка пусть потешит своё самолюбие.

Звяньк!

Быстрее ветра, подобно свету, и вот уже летит ненужный бандитский меч в сторону, а сам бандит разваливается на части. И лишь обладатель орлиного зрения может разглядеть, что за секунду до разрушения кровавая тень мелькает в окружении серебра утренней росы.
Пока машина рушится, летят с неба обломки, на земле материализуется Кьюзо.
Пора перестать удивляться.
- Убить тебя должен я.
Ну  вот, ты признал, что попался.
Невидимая цепь натягивается, исчезают одно за другим ее звенья, сокращая расстояние.
Они уже близки настолько, что на земле лежит пуля, разрубленная напополам.

И тут появляется главный злодей, кукловод, дирижер и режиссёр в одном механическом теле - спасибо за представление, мы будем готовы.

- Теперь тебе нет дороги назад. - Ты же знаешь.
Но представители семейства кошачьих столь же своенравны, сколь изящны.
- Пусти его, Горобей. Пусть идёт – Теперь у него только одна дорога.

Суд над предателем и договор. И снова события играют на руку. Попытка отступить от Кодекса хоть на шаг взрывается болью в висках – настолько крепко впечатано в мозг. У Камбея были хорошие учителя, только одно проглядели – душа-то гнилая.
Амбиции захлёбываются в вязкой глубине долга, и можно бесконечно рассуждать, но снова рядом битва, а значит, внутренние терзания подождут.

Картина прекрасна.
Один человек против десятка машин. Один мечник против одного ремесленника. Но почему-то, никто не сомневается в исходе поединка. Шансы ещё не сравнялись.
На вершине скалы красуется Кьёго. Почти верный, почти победивший, почти живой. Похож на своего хозяина.
Не понимает дурак. Всё говорит и говорит, не замечает предупреждения в красных глазах.
"Заткнись, сгинь или умри!".
И вновь на арену выходит Кикучио. В качестве мешка с металлоломом.
Ну, как же героям не вмешаться.
"Зачем они лезут…" – Хорошо, что у Кьюзо хотя бы глаза говорящие. Впрочем, возможно, иначе он не умет.
- Убей его, и я тебя прощу. А если убьют тебя, я добью их, миссия будет выполнена, ты – прощён. Как тебе сделка? – Кьёго пока не осознаёт, что контроль над ситуацией он давно потерял.

Этот идиот не понимает, правда?

"Готов?" – Боги, он и глазами-то не разговорчив.
"Готов!" – Щелчок лезвия о край ножен служит ответом.
Напряжение растёт.
Кьёго выстрелит.
Он выстрелит!
Блядь, он же выстрелит! – щенок не выдерживает и отводит огонь на себя. Три секунды заминки хватает для Кьюзо, чтобы преодолеть расстояние.

- Кьюзо! – растерянность и… Впрочем, он так и знал.

Если спросить сейчас о чём жалеет Кьёго, то он ответит – ни о чём. Он ответит – о том, что не смог оживить упрямого блондина, которому кодекс самурая заменил необходимость выбирать.

Получится ли у тебя, Великий Самурай?

Пафос перед смертью – обязателен для каждого самурая. Никуда не деться.
"Вы всё равно передохнете: Бандиты на пути в Столицу".
Но сейчас это никого не волнует.
Но сейчас это не волнует Камбея. Он ждёт.
- П-п-почему, Кь-кхь-юзо?
- Я хочу жить.
Оковы защёлкнулись. Цепь между светловолосым ассасином и Великим Генералом состоит из трёх звеньев – Крови, Долга и Надежды.

Пятый.
Вечернее солнце в деревне резко отличается от того же солнца в городе. Пожалуй, это два разных мира.
Похоже, Камбей со своей частью импровизированного войска пришёл первым. Теперь нужно только ждать.
Ах, как тяжело это ожидание.

Через пару минут из кустов появляются три…  слишком подозрительных артистки из цирка.
"Не бывает таких женщин!" – написано на лице маленькой девчушки.
– Ха-ха! – произносит самая огромная из них весёлым голосом Горобея. – Встречайте бродячих артистов!
Циркач, он и есть циркач. Призвание не затмит даже статус "самурай".
Это веселит. Умение открыто смеяться в лицо неприятностям – та же защита.
- Ха! Отлично выглядите!
Рикичи краснеет, Комачи ревнует, самураи смеются.
Кикучио, ты ведь тоже считаешь себя самураем?

- Эй! – оклик.
Смех обрывается.
Верный пёс опять прибежал к ногам…

- Ты один? – беспокойство шести пар глаз.
-  Не-а. – мотает головой Момотаро и с заговорщицким видом подмигивает, мол, смотрите.

За Каменным Крылом сидит Кирара и штопает ярко-красный плащ.
Чуть поодаль от неё…

…Если бы художника попросили нарисовать душу Кьюзо, он бы запечатлел этот момент. Без своей яркой, предупреждающей, отталкивающей брони - плаща - он был почти беззащитным. Опущенная голова, расслабленные плечи и взгляд уставшего живого человека.

- Пожалуйста, Кьюзо-доно. – Кирара склоняется в низком поклоне.
- Благодарю.
Минута, и исчезает хрупкое очарование. И вот снова безжалостный самурай, экзотичный убийца, голодный зверь с человеческими глазами.
А Кирара по-прежнему не двигается.

Камбей не зря носил в прошлом титулы, звания и награды.

А деревня приветствует защитников угрюмым молчанием.
А деревня пропитана страхом.

Бандит придет – боится крестьянин. Придёт самурай – боится и подавно.
От бандитов-то знаешь чего ожидать, что им отдавать да как себя вести. Угнетатели, родненькие. А самурай – и еду, и рис, и женщин уведёт. Да не насильно – сами отдадим…
Такова уж крестьянская доля.

Но старейшина – он на то и старейшина. Почти что Бог, только милосерднее и ближе.

Давай же, крестьянин, расскажи им про то, что ты видел. Приглуши страх. А блеск стали добавит веса твоим словам.

Создавшуюся проблему решает Кикучио. По-своему, конечно.
- Эй, крестьяне! Неужели вы думали, что спрячете рис и женщин от неподражаемого Кикучио-доно…

- Это кто?
- Кикучио.
- Вообще-то, Кикучио-сама!
- Он твой слуга?
Однако громкий голос и внушительные размеры дают нужный результат – крестьяне всё ещё напуганы, но уже понимают: из двух зол самураи - меньшее.

Кап.
Кап.
Кап.
Через крышу просачиваются дождевые капли и с гулким эхом бьются об пол.
В доме у Рикичи места мало, да и обстановка не располагает к лёгким беседам. Крестьяне принять-то приняли, а страх всё равно сильнее.
Разговор тяжёл, веселье стёрто даже с лица Горобея. Зато Кусок Железа чувствует себя вполне в своей тарелке. Оно и понятно.
Что там раньше было под тяжёлым  доспехом?

И еле слышно, оглядываясь и трясясь, трус крадётся по лесу. Страх его манит к себе, точно так же, как свет его фонаря – мотыльков.
Безмолвно, бесшумно перед ним возникает Кьюзо.
Вскрик.
- Я хо-хо-отел… п-п-пойти... п-п-проверить, как там рис. Да… как там рис…
- Ээааа! – свист стали, и вот огонь уже на земле, а трусливая душонка того и гляди вылетит из тщедушного тела.
Языки пламени отражаются в красных глазах.
- Война уже началась.
С этой секунды она началась для Кьюзо. С этой секунды она стала его войной.

Седьмой точка первый.
Теперь всё встало по местам. Есть цель, флаг и хорошо организованная работа.
Бандиты ещё не пришли, но у Камбея впереди не только это сражение.
Бравый генерал пьёт в одиночестве.

Одиночество – это просто иллюзия. Кьюзо всегда стоит у дверей, такой расслабленный, почти спящий, но невозможно подойти на расстояние ближе удара катаны.

Боишься, что кто-то воткнёт мне катану в живот раньше тебя.

- Кьюзо!

Дверь открывается с противным скрипом. Во тьме можно разобрать лишь силуэт.

Мысли плывут под действием сакэ. Пустеет вторая бутылка.
Отдыхает бравый вояка. Отдыхает отец-командир.
- Ты хочешь меня убить.
- Только я имею право тебя убить. – Примерно так же медленно скользит по коже острое лезвие.
- Ты хочешь?

Ответ - молчание и долгий, внимательный взгляд. Ответственность наложила свой отпечаток.
Наверное, сейчас, Камбей бы дорого отдал, чтобы вернуться к тому поединку. К той битве. К тому себе.
Его пошатнул этот поход.
Не меня одного.
От этого не легче.
- Ты хочешь.
- Я убью тебя, как только выполнишь своё обязательство. – Устало, так отстранённо.
Ни одной эмоции.
Ни капли счастья.

Не сдерживается Великий Самурай – налетает, сбивает, зажимает. Ему не нужен очередной раб, ему нужен тот непокорный огонь в глазах, который хочется усмирить, но не затушить.

Кьюзо сопротивляется. Почти без толку – Камбей больше, тяжелее и… опытней. В таких-то делах.
И вскоре Кьюзо понимает, что, по сути, борется с собой.
Но всё равно сопротивляется, а у Камбея в глазах счастливый блеск.

Всё происходит слишком быстро.
Слишком быстро расходится ткань плаща, слишком быстро Камбей зажимает тонкое тело между собой и полом, слишком быстро стремится завладеть этим телом.

Кьюзо прижат к холодному полу, не пошевелиться. Да и хочется ли?
Всё, что он может – это шипеть и кусать губы.

Камбей кончает с резким выдохом через пару минут.
Кьюзо медленно, с огромным усилием поправляет на себе одежду. Что-то странное скользит в красных глазах.
Только возле самой двери замирает на секунду.
- Не смей умирать завтра.
Камбей ухмыляется.
Теперь я должен тебе два поединка.

Восьмой.
Провинившуюся деревню уничтожат раньше, чем самураев.
"Смотри, девушка, ты видишь свой дом в последний раз"
"Но как же так! Вы же обещали! Как же ваш Кодекс!"
"Время самураев – ушло."

Если бы семёрка самураев слышала его слова, они бы славно посмеялись. Но они заняты – как раз пробиваются к капитанскому мостику.
Плохая это была идея – оставить живых самураев просто связанными.

Двигатель глохнет – Хейхачи знает свою работу.
А самураи – свою. На капитанском мостике суматоха, лязг мечей, искры, дым и смерть.
"Вам не справиться – к нам прибыло подкрепление!"
Кьюзо мелькает в воздухе, его путь можно отследить только по снопам искр.
Подкрепление? Где?
Лишь груда ярко-синего метала и искрящиеся провода.
- Кью-ю-юзо!!! – Когда-то Механический самурай сражался на одной стороне с ним. Он всё понимает.
Поэтому уничтожить сейчас. Одним ударом. Одним выстрелом.
Но нет уже огромного меча, нет уже мощной пушки.
- Кьюзо, их уязвимое место – грудь!
Кьюзо лишь кивает, и в следующее мгновение прорубает себе путь сквозь тело механического самурая.
Бывший союзник уничтожен.

- Тревога! Бежим!
Корабль падает. Законы физики иногда работают.
Бежать! На выход!
Вот теперь, кажется, самураи впали в панику. И отец-командир на волосок от гибели: не так просто остановить пулю. Держится за раненое плечо. Сейчас начнёт бред нести.
А поваленное дерево – весьма сомнительный путь к спасению.
Хотя другого-то нет.
Бандит корчится, а Камбея приспичило пафосно покрасоваться.
- Да, я самурай!
Но это не повод здесь умереть.
Хвала Богам, разум одерживает победу.

И они выбираются. Семь самураев и одна жрица.
На скалах. Потрепанные, раненые, но все вместе.
Война ещё не закончена. Выжившие Бандиты вновь кидаются в атаку – механическим телам усталость неведома.
Самураям, кажется, тоже. Здесь враги кончаются слишком быстро.
Все остальные там, в пропасти, под останками корабля.

Кто-то должен идти в разведку.
Кикучио рвётся, но только самураям на потеху.
Кацуширо рвётся. А из него разведчик… Прямо сказать – никакой разведчик.
Щенок только зря погибнет.
Проблему решает Кьюзо.
Ему не надо говорить, не надо объяснять. Он встаёт и идёт.
Верность или желание умереть?

Крестьяне совершенно просты в своей логике.
- Где Кьюзо-сама? Бандиты вернутся? Разве они не проиграли?
- Побеждённые и проигравшие жаждут только одного – возмездия. – Почти насмешливо произносит Шичироджи. На лице Камбея непробиваемая маска.
Эти слова были обращены не к крестьянам, ведь так?

Враг почти повержен, почти побеждён, почти не способен сражаться.
Проблема заключается в слове "почти".

Поднять боевой дух крестьян не так уж и сложно. Сложно самураям не увязнуть в склизком отчаянье.
А нервы можно сравнить со струнами.
Натянутыми до предела.
Прислушиваются к каждому шороху, вздрагивают от каждого звука.

Так легко попутать своих и чужих в этом страхе, мальчик.

Кьюзо появляется из ниоткуда. Просто возникает на столбе у края обрыва. Почти такой же, как всегда.
Хейхачи достаётся подарок – тяжёлая бандитская пушка.
- Пригодится? – Ему на самом деле не важно.
- У них пополнение. – Точные цифры, ровный голос. Ничего лишнего.
- Это всё? – Скажи, чего терять…
- Завтра они будут здесь. – Всё, груз снят.
- Я – спать.
Ничто человеческое самураям не чуждо.

У мальчишки в глазах – обожание. У мальчишки на лице – преклонение. Он видит своего нового Бога.
- Кацуширо! – голос Камбея, как ведро воды на голову.
- Да… - Сэнсэй?
Он так и не понял, почему пошёл Кьюзо.
Быть может, он не так хотел вернуться?

Десятый.
Камбей ушёл исполнить своё обещание.
Камбей ушёл исполнить чужое обязательство.
Камбей ушёл.
На самом деле он сбежал.
Легко прикрываться обязательством.
Но закрыться иллюзиями, обложиться долгами, развязать новую войну, да банально сдохнуть всяко легче, чем признаться.

Кьюзо слишком хорошо это понимает.
Наверное, он бы презрительно скривился, развернулся и ушёл.
Наверное, он бы отправился искать более достойного противника.
Если бы не испытывал те же чувства.

А в большом мире – большие события.
Новый Аманиши.
Новые порядки.
Казнь преступника Шимада Камбея.

А в большом мире на самом деле всё по-старому.
Новый Аманиши – старый знакомый.
Новые порядки – старые результаты
Казнь преступника Шимада Камбея.

"Мы должны его спасти!"
Всё так просто, да?
Всё не просто.
Когда разум разрывается между желанием и долгом, когда есть 48 часов в синем свете камеры смертников, изящная заколка выскальзывает из волос служанки.

Маленький щенок бежит по следу хозяина. Маленький щенок хочет быть страшным псом.
"Надо исполнить его обещание! Вот поступок, достойный самурая!"
Не судьба.
Аманиши великодушен, Аманиши справедлив.
Все амнистированы и восстановлены в правах.
Все женщины  на воле.
"Ах, крестьяне! Никто не потревожит крестьян!".
"Рис! Рис! Столица выдаёт нам рис!"
Нашёлся более гениальный умелец создавать видимость.

Камбей бессильно сжимает кулаки.
Камбей начинает новую войну.
На старом поле.
Сильнее желания погибнуть может быть только желание погибнуть красиво.
Шанс реализовать это желание в глазах Кьюзо Камбей упустил.

А бывший правитель самого образцового города бежит во тьме, старается скрыться, спрятаться. Бежать от каждой тени.
Сейчас Кьюзо злится. Он вне себя. Убить любого, кто даст повод.
А повод дали бывшие коллеги, напавшие на не менее бывшего господина.
Наверное, господин Айамаро уже приготовился к лёгкой смерти.
Росчерк стали – Смерть приходит не к нему.
- Кьюзо! Ах, ты ублюдок!
Убить. Убить! Убить! Почти звериная ярость. Усилием воли он останавливается.
- Не смей трогать Шимада Камбея.
Пытается оставить врага живым, пытается уйти.
Бороться с собой бесполезно.
В переулке три трупа и испуганный человек.
Волна совести накатывает. Он сбегает не от бывшего господина.
Он сбегает от себя.

От его руки Камбей не погибнет.

Двенадцатый.
Так сложилось, что Кикучио всегда наталкивает на истину своими глупостями.
Он увидел кусты дурмана, Кьюзо – груду железа – всё, что осталось от Бандита.
И это, стоит заметить, не наша работа.

Замысел врага ясен – уничтожить деревню, смевшую нарушить покой, ставшую колыбелью смелости крестьян.
Деревню, которая станет могилой самурайства.
Канну.

Развязать новую войну легко, но кто её примет?

Всё меньше и меньше союзников. Ах, гордость, она никогда не позволит признаться.

Пальцами в белой перчатке коснуться подбородка – и перестать думать о глупостях.
И пусть красноглазый самурай – всего лишь стоящая в отдалении фигура.
Ты научился быть верным, но не научился доверять. Но этого вполне достаточно.

Все смирились со своими ролями.
Они идут к Столице. Столица идёт в Канну.
Столица их не ждёт. Столицу ждут крестьяне, готовы приветствовать радостным залпом из баллисты.

Не только удары меча можно отразить мечом.
Угол отражения равен углу приложения.
Кацуширо уничтожает легко.
Он готов убивать.
Он готов защищать.
Он готов умереть.
На самом деле, он хочет умереть.

Ты так и не усвоил урок, мальчишка.

Послушные марионетки, без жизни, без воли опаснее думающего врага.
Бой!
Крестьяне боятся. Крестьяне знают: чуда ждать неоткуда.
Паника в деревне.
Юному самураю остаётся только крепче сжать катану и погибнуть, как подобает.

Погибнуть не удастся.
Чудо всё же пришло.
Пять самураев. Пять из семи.

Лучи отражаются от самурайских клинков. Столицу поражает собственное оружие.
Змей укусил себя за хвост.

И вновь, как та забытая война. Искусство снова стало искусством. Красота  смертельна.
Тупая сила. Всего лишь направленный удар из главного орудия. Любой удар можно отразить, любой удар можно блокировать, из-под любого удара можно уйти.

- Укио-сама, к сожалению, самураи живы.

Самураи в Столице.
Убить, уничтожить, сломать остановить.
Что может быть страшнее?

Лишь извращённый разум маленького заигравшегося мальчишки.
Остановить! Они летят в деревню!
Деревня отвечает горящей стрелой.
Маленький герой хочет показать свою силу. Маленький герой создаёт проблемы.
Маленький герой интересуется только собственной жизнью. И показательной смертью.
Бьются, бьются. Не успевают.
Герои не умирают лишь в сказках.

Даже напоследок ты хочешь риса, Хейхачи…

Уже понятно, что враг -  Аманиши. Убить только его.
Они все мушки в паутине его игры.
В Столице – паника и клоны. В Столице битва за каждый метр пути.
В Столице – хаос. Столица почти пала.
Столица падает на Канну.

А в тронном зале сражение.
Если в окружении Властителя есть люди, чтящие Кодекс, можно жить. Но они пришли убивать. Они пришли умирать.
Бой кипит. Искусство против искусства.
- Не смей умирать! – поют клинки.
- Тебя это тоже касается! – Свистит в ответ воздух, разрубаемый лезвием катаны.

Если ты готов убивать, значит, ты должен быть готов умереть.
Мальчишка не понял, мальчишка не знает.
Мальчишка стреляет.
Искусство проигрывает ремеслу.

А на красном плаще кровь почти не видна.
Мир замирает.
Кьюзо падает. Камбей едва успевает его подхватить.
Ведь это не всё?
Губы говорят: Не смей, я не посмею. Я буду ждать. – Я должен выиграть у тебя дважды.
А глаза опять выдают.
В них "Хвала Богам, я успел раньше". В них уже ничего нет.
Стоп.
Он всё-таки нашёл единственный правильный выход.

Хейхати
нет, стёб - не мой жанр в принципе. остоумия не хватает. )